Психометрический анализ русской версии теста на социальный интеллект Дж. Гилфорда и С. О’Салливена

Настоящая статья посвящена анализу психометрических свойств русской версии теста Дж. Гилфорда и М. О’Салливена на социальный интеллект. В отечественной психологии исследования, посвящённые психометрическому обоснованию опубликованных психодиагностических методик, встречаются довольно редко, особенно по сравнению с количеством аналогичных работ за рубежом. Важность таких исследований подчёркивается профессиональными психодиагностами, так как большинство отечественных методик, как оригинальных, так и адаптированных, не проходит полноценного психометрического обоснования.

Понятие социального интеллекта оказалось очень актуальным в современной психологии. По мнению многих специалистов, этот конструкт обладает высокой экологической валидностью, так как позволяет объяснять и предсказывать успешность социальных взаимодействий человека, что в свою очередь обусловливает успешность в широком круге деятельностей. Вместе с тем проблемы измерения социального интеллекта разработаны крайне слабо. Самый распространённый (и, насколько нам известно, единственный) в нашей стране инструмент для измерения социального интеллекта — методика исследования социального интеллекта Е. С. Михайловой (Михайлова, 1996), представляющая собой российскую адаптацию теста Дж. Гилфорда и М. О’Салливена, который разрабатывался в 60–70"е годы XX в. (O’Sullivan, Guilford, 1975). Эта адаптация основывается на французской версии теста, опубликованной в 1977 г. (O’Sullivan, Guilford, 1977). Работа над российской версией была предпринята в период с 1986 по 1990 г.; она основана на исследовании 210 человек в возрасте от 18 до 55 лет.

После опубликования российская версия теста Гилфорда и О’Салливена получила довольно широкое распространение. Она используется как в практической работе психологов, так и при проведении научных исследований. Вместе с тем данные о её психометрических свойствах очень ограничены. Они сводятся к приведённым в руководстве по использованию методики данным о валидности, которые в целом не очень убедительны. В связи с этим возникает необходимость дальнейших исследований психометрических свойств российской версии, чему и была посвящена настоящая работа.

В основе теста Гилфорда и О’Салливена на социальный интеллект лежит знаменитая модель интеллекта Дж. Гилфорда (Guilford, 1967), представляющая набор интеллектуальных способностей человека в виде куба. Одно из измерений этого куба («содержание») — характер материала, с которым совершаются интеллектуальные операции. Гилфорд выделяет четыре типа «содержания»: образное, символическое, семантическое и поведенческое. В рамках данной модели социальный интеллект отождествляется со всеми видами интеллектуальных способностей, связанных с поведением. Другое измерение куба Гилфорда — «действия», т. е. тип интеллектуальных операции. При разработке теста на социальный интеллект Гилфорд сосредоточился только на одном виде операций — «познание». Наконец, третье измерение куба — «результат— описывает форму, в которой происходит переработка информации; здесь выделяется шесть вариантов, из которых в тест на социальный интеллект включено только четыре. Таким образом, в методику вошло четыре субтеста, которые характеризуются следующим образом.

1. «Истории с завершением». Познание результатов поведения — способность предвидеть последствия поведения, исходя из имеющейся информации.
2. «Группы экспрессии». Познание классов поведения — способность распознавать общие существенные свойства в потоке экспрессивной или ситуативной информации о поведении.
3. «Вербальная экспрессия». Познание преобразований поведения — способность понимать изменения значения сходного вербального поведения в разных ситуационных контекстах.
4. «Истории с дополнением». Познание систем поведения — способность понимать логику развития ситуаций взаимодействия, смысл поведения людей в этих ситуациях.

В первом субтесте «Истории с завершением (14 заданий) используются рисунки типа комиксов, в которых участвует персонаж по имени Барни. На основном рисунке изображается некоторая ситуация. Испытуемый должен определить наиболее типичное и логичное развитие ситуации, выбрав один из трёх рисунков, расположенных рядом с основным. Во втором субтесте «Группы экспрессии (15 заданий) используются схематические изображения мимики, жестов или поз. Испытуемому даётся три таких изображения, выражающих одно и то же психическое состояние; к ним нужно подобрать ещё одно изображение из четырёх, расположенных рядом. В третьем субтесте «Вербальная экспрессия (12 заданий) используются короткие высказывания, которые могут иметь разный смысл в зависимости от ситуационного контекста. Испытуемому даётся высказывание в определённом контексте; далее из трёх предложенных вариантов контекста нужно выбрать тот, в котором высказывание имеет такой же смысл. Четвёртый субтест «Истории с дополнением (14 заданий) также использует рисунки типа комиксов, в которых участвует персонаж по имени Фердинанд. Каждой задание представляет собой последовательность из четырёх рисунков, один из которых пропущен. Для заполнения пропуска нужно выбрать один из четырёх рисунков, которые предлагаются для заполнения пропуска.

В результате подсчёта количества правильных ответов получается балл по каждому субтесту. Суммирование баллов по субтестам даёт так называемую композитную оценку, характеризующую социальный интеллект испытуемого в целом.

Для сбора эмпирических данных, которые можно было бы использовать для психометрического анализа, мы провели российскую версию теста Гилфорда и О’Салливена на выборке, состоящей из 195 человек. Из неё были исключены те испытуемые, которые пропустили ответы более чем на три задания подряд. Мы предположили, что такой паттерн ответов был связан скорее с отвлечением внимания испытуемых или нежеланием работать, чем с неспособностью выбрать правильный ответ на каждое из этих заданий. Исключая таких испытуемых из обработки (их оказалось 8 человек), мы стремились к повышению достоверности результатов. Таким образом, окончательная выборка состояла из 187 человек в возрасте от 15 до 42 лет, средний возраст 21 год. 24 % испытуемых были мужского пола, 76 % — женского. В выборку вошли студенты-психологи младших курсов различных вузов г. Москвы, военнослужащие (рядовые), старшеклассники школ г. Москвы.

Анализ полученных данных состоял из следующих этапов:
1. Сопоставление полученных параметров распределений тестовых баллов с нормативными данными, приводимыми автором российской версии.
2. Оценка надёжности и валидности субтестов и теста в целом.
3. Анализ факторной структуры полученных данных.

1. Сопоставление параметров распределений тестовых баллов с нормативными данными.
В таблице 1 представлены полученные средние значения и стандартные отклонения для каждого субтеста и композитной оценки. Для сравнения приведены аналогичные данные Е. С. Михайловой. Жирным шрифтом выделены те средние значения в её данных, которые статистически значимо отличаются от средних значений, полученных нами (применялся t-критерий, уровень значимости везде меньше 0,01, кроме второго субтеста, где он меньше 0,05). Из таблицы 1 видно, что, несмотря на некоторые небольшие различия в средних значениях (которые объясняются, скорее всего, особенностями выборок), в целом новые и уже опубликованные данные соответствуют друг другу.
Таблица 1. Средние и стандартные отклонения тестовых баллов

2.1. Оценка надёжности.
Была проведена оценка одного из видов надёжности — внутренней согласованности — для каждого субтеста и для композитной оценки. Рассчитывались показатели α-Кронбаха; были получены следующие результаты (таблица 2).
Таблица 2. Оценка внутренней согласованности для каждого субтеста и композитной оценки

Для традиционных тестов интеллекта такой уровень α-Кронбаха считается очень низким. Наиболее благополучным выглядит третий субтест, хотя и его внутренняя согласованность не очень высока. Второй субтест обладает практически нулевой внутренней согласованностью. Если в композитную оценку не включать субтест 2, то её альфа Кронбаха удаётся повысить, но незначительно — до 0,61.

2.2. Оценка валидности.

Имеющиеся в нашем распоряжении данные не позволяют оценить критериальную или конструктную валидность теста. Однако была проведена оценка валидности заданий теста по содержанию. Для этого авторы данной работы проанализировали каждое задание на предмет соответствия вариантов ответа содержанию того или иного субтеста. Оказалось, что ряд заданий вызывает сомнения с точки зрения того, какой вариант ответа можно считать правильным и существует ли вообще правильный вариант ответа среди предложенных. Для получения объективных данных такого рода надо было бы привлечь группу экспертов, не знакомых с тестом. В связи с тем, что в качестве экспертов выступили сами авторы данной работы, мы применяли максимально консервативный подход, поставив под сомнение только те задания, в которых варианты ответов, правильные с точки зрения обоих экспертов, не совпадали с ключом. Таких заданий оказалось четыре: № 8, 13 и 15 из второго субтеста и № 8 из четвёртого субтеста.

В сомнительных заданиях из второго субтеста визуальная информация о состоянии персонажей предельно многозначна, мимическая полностью отсутствует, так что практически нет возможности определить суть «загаданного» состояния. Вообще для многих испытуемых субъективно второй субтест оказывается наиболее сложным. Причина может крыться в том, что в нашей культуре за жестами и позами закреплён иной набор значений по сравнению с американской (или шире — западной). Поэтому часто трудно определить, что именно скрывает схематичное изображение пантомимики персонажей. В связи с этим ответы испытуемых оказываются в значительной степени случайными, что является причиной практически нулевой внутренней согласованности второго субтеста (α Кронбаха = 0,06).

В 4-м субтесте — «Истории с дополнением»— наибольшие сомнения вызвало задание № 8. Нам представляется, что верен ответ 3, что противоречит авторскому варианту — 1. Предложенная в руководстве последовательность картинок «Фердинанд отказывается от принесенного женой торта» и «Фердинанд удовлетворенно ест торт— кажется нелогичной, особенно по сравнению с наличествующим вариантом развития событий, когда за картинкой «Фердинанд благосклонно смотрит на вносимый женой тортследует «Фердинанд удовлетворенно ест торт». На примере этого случая хорошо видно, что задания первого и четвёртого субтестов, выполненные в стилистике комиксов, в большинстве своём кажутся юмористическими и могут настраивать испытуемого на поиск не самого логически подходящего, а самого смешного варианта ответа.

С точки зрения определения правильных ответов наименьшее количество вопросов вызвали задания третьего субтеста — «Вербальная экспрессия». Однако этот субтест, будучи вербальным, вызывает проблемы, связанные с не всегда удачным переводом. Для выбора правильного ответа необходимо тонко чувствовать оттенки значений высказываний, которые при переводе иногда теряются или смещаются. Возьмём, например, задание № 7. В нём предлагается выбрать ситуацию, которая переворачивает по смыслу высказывание официантки клиенту «Чем я могу Вам помочь?» Согласно руководству, смысл высказывания остаётся прежним в ситуациях «психиатр — пациенту» и «гид — туристу», но меняется в ситуации «прохожий — пострадавшему в аварии». Этот ответ действительно кажется правильным, если помнить, что высказывание «Чем я могу Вам помочь?» (Can I help you?) является в английском языке речевой формулой, выражающей готовность заняться клиентом, будь это посетитель ресторана, турист или пациент. Однако в русском языке это высказывание воспринимается содержательно, именно как выражение готовности помочь, что приводит к иным взаимодействиям его значения с социальными контекстами.

Общее впечатление от анализа валидности заданий по содержанию состоит в том, что многие из них являются культурноспецифичными и поэтому не должны без изменений переноситься в версию, предназначенную для другой культуры.

3. Для выявления факторной структуры полученных данных был проведён факторный анализ ответов испытуемых. Мы исходили из предположения, что эмпирически полученная факторная структура должна совпадать со структурой теста, т. е. первые выделившиеся факторы должны более или менее соответствовать субтестам с точки зрения входящих в них заданий. Если это предположение подтвердится, то можно говорить о высокой внутренней валидности методики.

При факторизации данных применялся метод главных компонент с прямоугольным и косоугольным вращением факторов по методам варимакс и облимин (параметр д задавался равным нулю) соответственно; проводилось вращение первых четырёх факторов. Полученные результаты приведены в таблицах 3 и 4.

Таблица 3. Результаты факторизации ответов испытуемых

Первые четыре фактора объясняют в сумме 20% дисперсии, что довольно мало. Прямоугольное и косоугольное вращение факторов дают практически идентичные результаты. Наибольшие нагрузки по первому и второму факторам имеют задания, входящие в третий субтест. По третьему фактору наибольшие нагрузки имеют некоторые задания, входящие в первый и четвёртый субтесты. Четвёртый фактор невозможно соотнести с каким"либо из субтестов. Таким образом, эмпирически полученная факторная структура мало соответствует структуре теста, что свидетельствует о его невысокой внутренней валидности.

Таблица 4. Факторные нагрузки после вращения факторов (приведены значения выше 0,3 по модулю)

Обобщая результаты проведённого анализа, можно утверждать, что психометрические свойства российской версии теста Гилфорда и О’Салливена не удовлетворительны. Внутренняя согласованность субтестов и композитной оценки низка, факторная структура теста не соответствует выделяемым субтестам. Содержательная валидность ряда заданий представляется сомнительной. С нашей точки зрения в настоящем виде российская адаптация теста Гилфорда и О’Салливена не обладает уровнем надёжности и валидности, достаточным для его использования хотя бы в исследовательских целях, не говоря уже о психодиагностических целях.

Следовательно, требуется работа по совершенствованию российской версии теста. Прежде всего необходимо переработать или Таблица 4 (окончание) вообще заменить некоторые задания, с тем чтобы повысить их адекватность российской культуре и измеряемым конструктам. Отдельная проблема заключается в определении правильных ответов на каждое задание. Одно из возможных решений этой проблемы состоит в привлечении к разработке заданий группы экспертов в области социальных взаимодействий, которые могли бы указать на наиболее приемлемые правильные ответы. Если даже допустить применение ныне существующей версии в исследовательских целях, необходимо внести в неё некоторые изменения. Самое очевидное из них состоит в исключении второго субтеста «Группы экспрессии», так как он обладает наименее удовлетворительными психометрическими свойствами.

В заключение хочется отметить, что ни один тест не может быть идеальным измерительным инструментом. Улучшение психометрических свойств психодиагностической методики требует большой, как правило, многолетней работы. Результаты проведённого анализа показывают, что такая работа должна проводиться и применительно к российской версии теста Дж. Гилфорда и М. О’Салливена. Такой вывод не умаляет важности появления этой методики на русском языке. Можно только приветствовать большую работу, проделанную автором российской версии, и надеяться, что дальнейшие усилия по её совершенствованию, а также по конструированию других методик на измерение социального интеллекта будут продолжены.

Литература
Михайлова (Алешина) Е.С. Методика исследования социального интеллекта: Адаптация теста Дж. Гилфорда и М. Салливена: Руководство по использованию. СПб: ГП «ИМАТОН», 1996.
Guilford J. P. The nature of human intelligence. New York: McGraw"Hill, 1967.
O’Sullivan M., Guilford J. P. Six factors of behavioral cognition: Understanding other people // Journal of Educational Measurement, 1975, v. 67, 255–271.
O’Sullivan M., Guilford J. P. Les tests d’intelligence sociale. Paris: Editions du Centre de psychologie appliquée, 1977.

СО этих больных содержит признаки неадекватности, что доказывает, например, подъем по шкале «здоровье» на фоне серьезного, часто рецидивирующего заболевания. Между тем отметка на указанной шкале, единственная из всех, могла «выскакивать» в верхний сектор у довольно значительной части обследуемых. Возможно, это отражает свойственное многим язвенным пациентам анозогнозическое отношение к своему заболеванию с чертами отрицания, что фиксирует ряд исследователей (Капитонова и др. 1984; Коркина, Марилов, 1988). В беседе с испытуемыми нередко создавалось впечатление, что наличие болезни субъективно бледнее других, более важных для них проблем. Так, указывая одному из обследуемых на противоречие между уровнем его СО здоровья и присутствием тяжелой формы ЯБ с чрезвычайной частотой обострений, экспериментатор по лучил ответ: «Ну, язва … она и есть язва, что с ней сделается.... Это не главное». На вопрос «А что главное?» последовало замечание: «Вот отношения у меня с женой плохие, вот это да...», СО пациентов отличается также снижением позиции на шкалах «будущее» и «счастье», что по-видимому является отражением общего фона настроения отсутствия ощущения перспективы, задавленности переживаниями и что явно проступало в ходе клинического интервью. Наконец, интересен смысл повышения СО на шкале «характер». Практически все пациенты называли собственный характер «хорошим», «нормальным», «неплохим», произнося эти слова с оттенком гордости и обосновывая такую оценку своей покладистостью, мягкостью, готовностью соглашаться, «а не отстаивать нахально свою точку зрения» (исп. №13). Но довольно часто больные замечали с досадой, что их характер приносит и много неприятностей: ими помыкают, пользуются, их не ценят. Идеальная СО на этой шкале нередко проставлялась парадоксально ниже реальной. В ходе беседы выяснялось, что «иметь такой хороший характер в действительности плохо, и лучше бы он был хуже, тогда бы жилось легче» (исп. №16). Невысокое положение СО на шкале «уверенность в себе» тоже подтверждалось в беседе, и само поведение пациентов в процессе обследования постоянные обращения за помощью, переспрашивания, поиск одобрения служили очевидным аргументом в пользу действительного наличия дефицита уверенности в себе у испытуемых.
В целом для рассмотренной подгруппы язвенных больных была типична сниженная реальная СО се общий профиль и позиция по шкале «ум»; кривая СО отличалась явной неровностью, а комментарий к ней вскрывал элементы неадекватности и пессимизма. Падение даже относительно невысокого общего профиля СО ее позиций по шкалам «счастье» и «будущее», презентировало, как выяснялось, не столько действительные обстоятельства жизни, сколько их отрицательное восприятие и интерпретацию. Идеальная СО располагалась у подавляющего большинства пациентов в верхнем секторе шкалы, вплоть до се крайних положений. Пояснения обследуемых могли выглядеть весьма категорично: «Ну конечно, всегда хочется быть самым счастливым (умным, уверенным в себе и т.п.)! А как же иначе!?» В других случаях профиль идеальной СО повторял график реальной, оставаясь в пределах высокого сектора. Уровень достижимой СО занимал положение значительно ближе к реальной, чем к идеальной. Этот факт отражал, что следовало из материала интервью, серьезные сомнения больных в возможности осуществления идеальной позиции, их неуверенность в собственных силах и, возможно, отсутствие видения путей реализации желаемого. Полученный результат очень важен, ибо по возрасту упомянутые пациенты были достаточно молоды (17-42 года), когда, как установлено, по крайней мере для юности и І зрелости, идеальная СО играет первостепенную роль в сфере саморегуляции (Бороздина, Молчанова, 2001).
У той части язвенных больных, профиль реальной СО которых имел «сглаженный» вид, он формировался, главным образом, за счет подъема отметок на шкалах «будущее» и «счастье»; суждения испытуемых относительно названных позиций были не столь категорично отрицательными, как в предыдущей субгруппе, а СО ума, по обыкновению располагалась либо чуть выше всего профиля, либо соответствовала ему по высоте. Объединяло пациентов то, что они любыми средствами от вербальных до мимических старались продемонстрировать свою «нормальность», «обычность». Если лица с жестко дифференцированными частными СО, продуцировавшими ее ломаный общий профиль, отличались открытой депрессивностью, подавленностью и не старались скрыть собственное состояние, то эти больные, напротив, выказывали свое полное внешнее «безразличие», «равнодушие», что и выразилось в форме самооценочного графика. Лишь при заполнении шкалы «здоровье» у них появлялись вариации. Тема здоровья служила одной из немногих, в обсуждение которой пациенты включались свободно и эмоционально, предпочитая ее другим. Позиция СО характера чаще выступала над общим профилем, ее обоснование в целом совпадало с доводами, приводимыми испытуемыми с ломаной кривой СО и в качестве положительных черт здесь назывались: «незлобивость», «ненаглость», «отсутствие нахальства». Можно было услышать «Нет, характер у меня нормальный, тут я ничего сказать не могу...» (исп. №14). Следует подчеркнуть, что установление клинического контакта с пациентами описываемой субвыборки составляло довольно сложную задачу. Они были молчаливыми, отделывались скупыми замечаниями, часто реагировали агрессией на расспросы. Однако сопоставление «нормальности» демонстрируемой СО с типично защитным стилем поведения обследуемых, стремлением отрицать присутствие каких-либо личностных проблем и готовностью обсуждать только вопросы здоровья, вызывает подозрение о возможном несоответствии демонстрируемой СО действительной, более низкой и дифференцированной в зависимости от конкретной шкалы, чему есть определенные доказательства: в ходе интервью, при повышении степени доверительности беседы многие пациенты корректировали отметку на шкале «ум», смещая ее вниз. Варианты несоответствия СО и УП, когда уровень первой был выше второго, пришлись именно на испытуемых со сглаженным профилем СО. Но основу подобных сочетаний составляли случаи маскировки. Расспрос больных, сравнение материала интервью с наблюдением за выполнением ими заданий открывает иную картину: реальная СО не превышает УП, а, напротив, снижена относительно него. Завышение и «сглаживание» кривой СО обусловлено стремлением пациентов показать, что у них «все в порядке», «все нормально», однако при этом число решенных ими задач в эксперименте на УП не превышало 20%, а такая продуктивность явно не соответствует средне-высокому и даже среднему уровню СО ума. Сглаженная конфигурация самооценочного профиля больных передает характерный для них общий модус поведения, отличающийся закрытостью, отгороженностью, дистанцированием.
Интервал между реальной и идеальной СО в данной субвыборке достаточно велик на шкалах «здоровье», «счастье», «будущее»; мало выражен на шкале «уверенность в себе», где идеальная позиция размещалась лишь немного выше реальной, и нередко полностью отсутствует при заполнении шкал «ум», «я в целом», «характер», здесь оба элемента совпадали, что сопровождалось комментарием: «Меня и так все устраивает, зачем быть более умной...» (исп. №18). Отметки по последним шкалам проставлялись быстро, казалось, задание не вызывало никаких вопросов и сомнений, но учитывая особенности защитного стиля поведения этих больных, следует полагать, что их оценки умственных качеств, характера, себя в целом, уверенности в себе эмоционально весьма «нагружены». В сеансах беседы выяснялось, что для обсуждаемой категории пациентов признание и демонстрация окружающим недовольства собой, недостаточности тех или иных собственных качеств наносит огромный урон СО, вызывая чувство слабости и униженности. Вот почему такие больные могли настаивать на своей нормативности и показывать сглажено-усредненную кривую СО, особенно, по наиболее значимым для них шкалам. Возможно, это объясняет и положение СО «могу», иногда сливавшейся с идеальной: «А что? Как захочу, так и будет! Я все могу!».
Если СО всей выборки язвенных пациентов при се расхождении с УП характеризовалась в основном небольшой высотой, ощутимой напряженностью, чертами неустойчивости, и, часто, неадекватности, то УП пациентов был, как правило, высоким (27 человек). Средне-высокий УП регистрируется только у 6 испытуемых; средний – у 4; средне-низкий и низкий – у 3. Практически половина язвенных больных обладает неадекватными притязаниями, и преимущественно по типу завышения (табл. 12). В норме наличествует способность ставить цели, главным образом, соответствующие возможностям индивида, повышать УП после успеха, и снижать его вслед за неудачей. У язвенных больных преобладает тенденция избирать цели в зоне трудности, заведомо превосходящей не только возможности пациентов, но и их реальную СО. Неадекватность УП выражается и в присутствии атипичных шагов: подъеме УП после неуспеха и его падении вслед за удачей. Многие обследуемые повышали притязания, вопреки повторяющемуся неуспеху. Создавалось впечатление, что испытуемые внутренне не принимают факта неуспеха, отрицают его. Иногда решение задач сопровождалось такими ремарками: «Так, 8-ая задача не получилась... Надо попробовать повыше. Дайте 10-ую задачу!» (исп. №34). Временами после серии неудач наблюдалось и резкое снижение притязаний, а далее столь же резкий их взлет в результате порой единичного успеха на низком уровне. Такая тактика вскрывает значение притязаний как средства защиты, поддержания или компенсации СО. Очевидно, что важную роль в этих процессах играет уже сам выбор высоких целей, создавая ощущение собственной значимости. Неудачи могут отрицаться максимально долго, не становясь фактором коррекции хода деятельности. Успех, пусть даже на самом низком ранге, субъективно подтверждает способность к достижениям и позволяет обследуемым снова поднимать притязания на желаемую высоту. Характерной чертой многих паттернов притязаний было снижение уровня последнего выбора, о котором все испытуемые предупреждались. По-видимому, только высота целей, на которой «работают» больные, все-таки оказывалась недостаточной для получения прочного ощущения успеха, и пациенты в последней попытке стремились достигнуть его на действительно доступном им ранге. Кроме того, высокое целеуказание язвенных пациентов нередко производило впечатление, что оно адресовано экспериментатору для доказательства ему смелости обследуемых. На значение постановки высоких целей в контексте отношений со значимыми персонами обращается внимание в литературе. Об этом говорили Ф. Хонпе (Норре, 1930), К. Левин (Lewin, 1935) и др. М. Зейн (Zane, 1947), указывая на возможные источники завышения УП, отмечает, что язвенники берутся за достижение трудных задач в попытке обрести уважение, одобрение и любовь окружающих, чему их научил опыт отношений с авторитарными и холодными родителями, оценивающими ребенка только по его достижениям. Возможно, подобный фактор здесь также действует, хотя он, безусловно, требует проверки. Однако многим пациентам свойственно не только игнорирование неудач и подъем притязаний, не взирая на неуспех, но и периодические снижения целеуказания после удачного выполнения задания высокого ранга сложности, что уже сообщалось. На вопрос о причинах подобной тактики испытуемые отвечали: «Решил и хватит, уж больно это нервное дело за такое короткое время решать такие задачи» (исп. №36). Быстрый спуск притязаний после единичного успеха на фоне большого количества неудач может означать желание «уйти» из опасной зоны, формально продемонстрировав способность достижения успеха на высоком уровне. По-видимому, мы сталкиваемся здесь с признаками истощаемости вследствие большой психической нагрузки, которую вызывает стремление постоянно поддерживать высокий УП и часто вопреки неудачам.
Относительно параметра устойчивости притязаний, следует отметить в них не только явное присутствие, но и усиление признаков «хрупкости» по сравнению с контрольной группой. Важно, что среди язвенных больных оказалось больше, чем в пределах здоровой выборки, лиц с грубой нестабильностью УП, в силу чего такие паттерны исключались из анализа, поскольку их было невозможно локализовать по высоте. Соответствующие различия статистически значимы (Х², р<0,05). Вместе с тем, рассмотрение нелокализующихся паттернов, т. е. их качественная оценка, имеет немалый интерес. Отличительной чертой динамики выбора целей почти у всех пациентов, попавших в означенную подгруппу, служило возрастание размаха «пилы» графика УП к концу опыта. У исп. №24 (рис. 9) просмотр спектра трудности и попытка формировать УП в нижнем секторе сменяется намерением добиться успеха попеременно то на высоком, то на среднем уровне; к концу же испытания разница высот предыдущей и последующей целей составляет уже 7-9 рангов, причем выбор задач перестает зависеть от достигаемого результата. В ходе беседы больные обычно не могли объяснить резкие смены рангов трудности, но исп. № 25, в частности, призналась, что в какой-то момент опыта она «потеряла голову», перестав понимать, что происходит. Показательно, что пациенты с грубо неустойчивыми УП в процессе обследования особенно часто обращались к экспериментатору: переспрашивали, уточняли, возмущались, пытались прервать работу и т.д. Поведение, регистрируемое при тестировании, идентично, как выясняется, жизненному и представляет его общую лабильность. Углубляющиеся по ходу течения экспериментальной деятельности нарушения связаны, вероятно, с нарастанием негативных переживаний пациента, относящихся к повторяющему неуспеху и отказом экспериментатора «включиться» в решение задач: помогать и подсказывать. Полученные факты, как и сообщенные выше, согласуются с результатами И.С. Коростелевой (1989) и С. Вейтиа Мора (1989), отмечающих превалирование эмоциональных компонентов в саморегуляции язвенных больных, тенденцию избегать неудач вследствие непереносимости связанных с ними отрицательных переживаний. УТ пациентов с нестабильными притязаниями и/или СО высокий (30,25 балла), и достоверно не отличим от УТ больных с расхождением СО и УП.

Заключение
Подчеркивая необходимость дальнейших исследований в рамках изложенного направления, следует отметить, что полученный результат позволяет говорить о целесообразности коррекции поведения. Ей, прежде всего, должна подлежать СО, характер которой служит исходным для указанной выше триады черт. Изменение СО в сторону приятия себя человеком, а также и наряду с этим формирование адекватного целеполагания, равно как и отношения к успехам и неудачам, умение разумно планировать собственную деятельность дает возможность разорвать «порочный круг», снизить или снять постоянный эмоциональный дискомфорт и вывести субъекта из ситуации стойкого функционального, но, главным образом, аффективного напряжения, которое он сам себе создает.
Значимость установленного явления увеличивается тем обстоятельством, что при гармоничном сочетании уровней СО и притязаний фиксируется уже упомянутый комфорт в эмоциональной сфере, представленный не только в средних или низких индексах тревожности, но и в устойчивости к фрустрации (Залученова, 1995; Бороздина, Капник, 2002), низкой агрессивности, независимом стиле поведения в межличностных контактах (Былкина, 1995) и т.п. При рассогласовании высот СО и притязаний регистрируется статистически значимый подъем тревоги, фрустрированности, агрессии, явной, открытой, или подавленной, обнаруживается конформизм в поведении, развивается сверхпривязанность в социальных контактах со страхом их потери и проч. (Былкина, 1995), т.е. появляются признаки эмоционального сбоя и ослабления Я. Хотя понятие сила Я весьма многозначно, здесь речь идет об очень простом феномене: при снижении СО у испытуемых появляется заметное недоверие к себе, имеющее следствием стремление к социальной обратной связи, одобрению и поддержке, т.е. вектор в поведении, направленный к социуму. Надо сказать, что этот феномен не является чем-то новым. Его описывает, например, К. Хорни (1997): при снижении СО может возникать падение реального Я, вследствие чего формируется установка на взгляд другого, чрезмерно раздуваемая, в результате человек придает стороннему мнению о себе несоизмеримо большее значение, в то время, как СО теряет ценность. Понятно, что поиск и получение социального одобрения может осуществляться разными способами путем непосредственного контакта, построения, либо упрочения интерперсональных отношений, готовности подчиниться социуму, что мы наблюдали у больных язвенной группы (Бороздина, Былкина-Михсева, 2002), или путем обращения к профессиональной деятельности, стремления к успехам в ней, что было более типичным для гипертоников, и что описано в качестве характерного свойства лиц типа А. Исследование, выполненное на здоровых юношах и девушках в Болгарии, показало, например, что у тревожных юношей (17-18 лет) отмечается тенденция к самореализации через различные виды деятельности, у тревожных девушек (того же возраста) к построению баланса в отношении с другими людьми (Цоков, 1984).
При обращении к двум нозологическим формам, относительно которых в медицине нет сомнений, что по своей этиологии и патогенезу они входят в класс психосоматических недугов АГ (эссенциальная форма) и язвенной болезни (желудка и дуоденума), выясняется, что в личностном профиле пациентов с названными заболеваниями имеются практически все черты, вскрытые на норме при рассогласовании СО и притязаний.
Верификация этого положения подтвердила, что и для первой, и для второй нозологических форм характерно резкое расхождение уровней СО и притязаний с выраженным ростом тревожности, т.е. не только наличие «триады риска», но и более интенсивное и экстенсивное ее проявление. Нозологически специфичным здесь явилось различие сфер действия найденного внутриличностного конфликта: у пациентов с АГ он присутствует в профессиональной области, которую можно обозначить как «Я и мое дело», у пациентов с дуоденальной язвой в области межличностных 2002). отношений (Бороздина, Былкина-Михеева, 2002)
Естественным образом возникает вопрос: почему одни люди реагируют на аффективные перенапряжения нарушением в одной системе организма, другие в другой?
Еще в 40-х годах (Wolff, 1946) обнаружилась специфичность в психосоматических заболеваниях, служащая ответом конкретного организма на стресс, ибо каждому человеку свойственен собственный паттерн физиологических проявлений при упомянутом воздействии, что определяется наследственностью. Позднее эта точка зрения оправдалась, тип психосоматической активности индивидуально обусловлен: одни люди в момент эмоциональной нагрузки чаще дают сосудистые и сердечно-сосудистыми реакции в виде покраснения, тяжести в голове, головокружения или тахикардии, ощущая сжатие в области сердца, другие обнаруживают изменения в пищеварительном тракте, потливость или мышечные акты, например, дрожь. И хотя вопрос индивидуального характера описываемых процессов до конца не прояснен (Конечный, Боухол, 1974), не следует упускать из виду, что психосоматические заболевания имеют тенденцию множиться.